35

Дженна

После того как мы обнаружили на крыльце убитых птиц, Дейл был готов остаться ночевать у меня. Я боролась с искушением снова положить его в свободной комнате. Меньше всего на свете я хотела быть в доме одна. Но не могла позволить ему остаться. У нас произошел какой-то сдвиг в отношениях – его взгляд, касание рук… Конечно, я сейчас не живу с мужем, но все равно чувствую себя глубоко замужней женщиной. Хотя Дейл кажется мне весьма привлекательным, я не хочу давать ему ложные надежды. А может быть, просто не доверяю сама себе… Не знаю.

Дейл явно огорчился, когда я сказала, что переночую в одиночестве, но заставил меня пообещать звонить ему, если что-то будет вызывать беспокойство.

– Звоните в любое время, если что. Я тут у отца, недалеко.

Я ему очень благодарна. Он заметно украсил мое существование в Стаффербери.

Я заперла входную дверь на оба замка и сделала себе чай. Убеждаю себя, что войти ко мне никто не может. Самое плохое, что они могут сделать, – подкинуть на крыльцо дохлых птиц. Шторы задернуты, это дает ощущение уюта и защищенности. Бросаю в камин еще полено, сажусь у огня, поправляю кочергой тлеющие угли. Потом ухожу на диван и накрываю ноги овечьей шкурой. Телефон держу под рукой.

Я поняла одну вещь – последние четыре месяца я живу в полной неопределенности. Со стороны Гевина это некрасиво. То ли из-за выпитого вина, то ли оттого, что я так далеко от Манчестера, но мне приходит в голову, что Гевин так же не считается со мной, как Уэзли с Оливией.

Адреналин заставляет схватить телефон. Я должна это сделать. Должна спросить Гевина обо всем напрямую. Пора. Я уже несколько недель с ним толком не разговаривала, так только, в основном о ребенке, да еще через мою маму – она наш главный переговорщик.

Смотрю на часы. Около десяти. Гевин никогда не ложиться раньше двенадцати. Он из тех, кто хочет выдавить все из уходящего дня, прежде чем лечь спать. Я же обычно, особенно после рождения Финна, ложилась первая и спала глубоким сном, когда Гевин около двух часов ночи заползал в постель. Рано он приходил, только когда ему нужен был секс. А в течение последнего года такое случалось все реже и реже.

Набираю его номер, слушаю длинные гудки. Представляю, как он сидит у телевизора, смотрит футбол или какую-нибудь документалку, с мобильником на подлокотнике дивана. На экране высвечивается мое имя, и он игнорирует звонок. В тот момент, когда я жду, что сейчас включится автоответчик, я слышу его голос, грубоватый, знакомый, и сердце мое замирает.

– Дженна? Все в порядке?

– Да, все нормально, просто… я подумала, что нам надо поговорить.

– Прямо сейчас?

– Уже прошло несколько месяцев, Гев. Я дала тебе свободу, но мне нужно знать, что будет дальше. Я не могу жить в неопределенности.

– Ты там пьешь, что ли? – Слышу легкое раздражение в его голосе.

– Всего парочку бокалов. Я работаю. Я не на отдыхе.

Возникает неловкая пауза. Потом он говорит:

– Нам правда надо поговорить. Ты права. Может, когда ты вернешься? Ты ведь в пятницу приедешь?

– Надеюсь, да.

– Надеешься? – Кажется, его раздражает любое мое слово. Теперь я понимаю, что Гевин так реагировал на меня довольно долго, и что началось это за много месяцев до того, как он заявил, что ему нужна свобода.

– Тут все непросто. Дело, которым я занимаюсь, приняло немного другой оборот. Убили человека.

– Какого человека?

– Местного. Это как-то связано с делом, над которым я работаю, поэтому это важно. В любом случае давай в пятницу. Это я просто думаю вслух.

Мне не хватает разговоров с ним. Раньше мы обсуждали многое, мечтали, строили планы на будущее. А сейчас он не знает ничего о моем подкасте, о том, как важно было для меня получить это задание, перейти от коротких информационных публикаций к такому крупному делу. Вероятно, после моего декретного отпуска в 2008 году ко мне впервые отнеслись серьезно.

Дома моя работа всегда считалась неважной по сравнению с его. Он был главным добытчиком, конечно, но ему никогда не приходило в голову, как меня эта ситуация унижает, заставляет чувствовать себя ничтожной. Гевин вообще не ценил моих усилий, когда я совмещала работу и дом. А если жаловалась на усталость, говорил что-то типа: «Ну ты же хотела вернуться на работу». Как будто ответственность за нашего сына лежала только на мне, и я одна должна была совмещать работу и его воспитание…

– Ладно. Давай, осторожно там, – говорит Гевин, закругляя разговор.

Как мы дошли до такой жизни? Что произошло с нами? Мы были такой веселой молодой парой… И вдруг появилась эта неприязнь, раздражение, споры о том, кто больше делает для семьи, кто больше занят, кто сильнее устал, будто это какое-то соревнование. Куда делась пара, вместе смеявшаяся одним и тем же шуткам, ходившая вместе на концерты, уютно смотревшая вместе телевизор? Куда ушел человек, любивший меня так сильно? Не позволявший мне во время беременности лишний раз пошевелить пальцем, буквально носивший меня на руках? Где тот добрый, любящий, веселый Гевин? Человек, с которым я говорю сейчас, мне не знаком. Началось ли это все с рождения Финна? Отдала ли я всю любовь ему? Уходила ли наша любовь по капле последние десять лет, как вода из плохого крана?

По щеке течет слеза; на душе так тяжело, что я почти не могу говорить. Убираю телефон от лица и подавляю всхлипывание. Не хочу, чтобы Гевин слышал, что я плачу.

– …сможем все это обсудить, когда встретимся, – слышу я, когда снова прижимаю телефон к уху.

– Ага.

– Если в пятницу ты не появишься, мне надо знать об этом… я… – Чувствуется некоторая неловкость. – У меня планы на субботу.

Я сразу вспоминаю женский смех, который слышала по телефону. Но у меня не хватает пороху задать вопрос, я боюсь услышать ответ.

– Мама присмотрит за Финном на выходных, если я тут застряну. Не беспокойся. Но думаю, что в пятницу вернусь.

– Да, хорошо. Глория много нам помогает.

«Да уж больше, чем твоя мама», – хочется мне сказать, но я молчу. Я избегаю темы его родителей, которые всегда смотрели на меня сверху вниз. По правде говоря, мне совершенно наплевать, нравлюсь я Сидни и Кассандре или нет. Я лишь только хотела, чтобы они были хорошими дедушкой и